Немецкий психиатр, психолог и философ Карл Ясперс (1883 – 1969) – человек удивительной судьбы.
Так, с 1937 по 1945 годы Ясперс был отстранен от преподавания и лишен права издавать свои работы в Германии. В послевоенные годы становится одним из духовных лидеров Германии. Больше всего его занимает вопрос – как спасти человечество от тоталитаризма, главной опасности ХХ-го века?
Экзистенциальная философия Ясперса с самого начала привлекла к себе внимание новой манерой выражения. Он избрал форму свободного размышления и не стремился вывести все содержание мысли из единого общего принципа.
Темой его творчества становятся человек и история. Причем история рассматривается как изначальное измерение человеческого бытия. Чтобы понять историю надо уяснить, что же такое человек? А человеческое существование раскрывается, в свою очередь, через время, через историчность.
“Мы всегда находимся в определенной ситуации. Ситуации меняются, представляются благоприятные случаи. Если они упускаются, то не возвращаются снова. Я сам могу работать над изменением ситуации. Но есть такие ситуации, которые остаются неизменными по своей сути, даже если их мгновенное проявление меняется и их всеохватывающая власть скрыта от глаз: я должен умереть, должен страдать, должен бороться, я завишу от случайности, я с неизбежностью обнаруживаю собственную вину. Эти основополагающие ситуации нашего существования мы называем пограничными. Это ситуации, из которых мы не можем выйти, которые не можем изменить. Осознание этих ситуаций, вслед за удивлением и сомнением, является глубочайшим истоком философии. В обыденном существовании мы часто уклоняемся от них, закрывая на них глаза и живя так, как будто бы их нет. Мы забываем, что должны умереть, забываем наше виновное и оставленное на волю случая бытие. Тогда мы имеем дело только с конкретными ситуациями, с которыми справляемся с пользой для себя и на которые реагируем посредством планов и конкретных действий в мире, подгоняемые интересами нашего наличного существования. На пограничные же ситуации мы реагируем или их сокрытием, или, если мы их действительно постигаем, отчаянием и последующим избавлением от него: мы становимся самими собой в процессе того, как изменяется наше осознание бытия.”
Иногда прослеживание аналогий между вещами объясняет много больше, чем рассмотрение вещей по отдельности. То же можно сказать и о человеческих судьбах. Когда размышляешь о море, которое существовало в душе Карла Ясперса, невольно вспоминаешь жизнь русского писателя-экзистенциалиста А.С.Грина, автора «Алых парусов». Когда его будили ночью и подробно расспрашивали, как пройти из Лисса в Зурбаган, он всегда описывал путь неизменно, во всех мельчайших деталях – каждый поворот, каждый мост, каждое дерево у дороги. Будившие его заключали пари – спутает или не спутает ли он эти детали, описывая вымышленный мир, всячески пытались сбить его, прерывали, уточняли путь, задавая самые каверзные вопросы. Они полагали, что фантазия – это произвол, и два раза представить одно и то же стереотипно она просто не сможет. Но они просто не понимали, что А.Грин не воображал себе этот мир периодически – он непрерывно жил в нем, изредка выбираясь в мир реальный. Он не просто воображал себе дорогу из Лисса в Зурбаган – он помнил ее наизусть, потому что ходил по ней тысячи раз. Потому что он жил там, у себя на внутренней родине, а не на внешней чужбине, где пребывал вынужденно.
Чужбина не любила его.
Грин был на чужбине полным неудачником.
Он даже родился на чужбине ( так однажды сказал о себе К.Ясперс).
реклама от администратора сайта
Мануальная, телесная психотерапия. Массаж, Лечение позвоночника и суставов. Приём в центре Минска и выезд на дом со складным массажным столом.
доктор Юдицкий И.В. мтс +375296277772 MASSAG.BY
Расписание (свободное время для записи на консультации и сеансы)
#доктор_Юдицкий
А.Грина постоянно били дома, его исключили из училища. У него рано умерла мать, ему пришлось жить с мачехой и добывать деньги тяжким трудом. Родина была для него чертом и чужбиной. Несчастья преследовали его и в зрелые годы. Вот что пишет Паустовский К.Г.:
«Грин принадлежал к числу людей, не умеющих устраиваться в жизни. В несчастьях он терялся, прятался от людей, стыдился своей бедности. Богатая фантазия мгновенно изменяла ему при первом же столкновении с тяжелой действительностью. Уже в зрелом возрасте, чтобы уйти от нужды, Грин придумал клеить из фанеры шкатулки и продавать их на рынке. Было это в Старом Крыму, где с великим трудом удалось бы продать одну-две шкатулки. Так же беспомощна была попытка Грина избавиться от голода. Грин сделал лук, уходил с ним на окраины Старого Крыма и стрелял в птиц, надеясь убить хоть одну и поесть свежего мяса. Но из этого ничего, конечно, не вышло. Как все неудачники, Грин всегда надеялся на случай, на неожиданное счастье. Мечтами об «ослепительном случае» и радости полны все рассказы Грина, но больше всего – его повесть «Алые паруса». Характерно, что эту пленительную и сказочную книгу Грин обдумывал и начал писать в Петрограде 1920 года, когда после сыпняка он бродил по обледенелому городу и искал каждую ночь нового ночлега у случайных, полузнакомых людей… Он жил случайным, копеечным трудом: забивал сваи в порту, счищал краску со старых пароходов, грузил лес, вместе с босяками нанимался гасить пожары на нефтяных вышках. Он умирал от малярии в рыбачьей артели и едва не погиб от жажды на песчаных смертоносных пляжах Каспийского моря между Баку и Дербентом. Ночевал Грин в пустых котлах на пристани, под опрокинутыми лодками или просто под заборами” .
Дело, однако, не просто в неудачах.
И не только в том, что все мы больше любим не те города, в которых родились, а те, которые завоевали.
Грину, как и Ясперсу, была ненавистна буржуазность – та самая, которой на поверку оказалось воспетое просветителями царство чистого разума (на самом деле – царство голого расчета). Каперна, с такой ненавистью описанная Грином в «Алых парусах», весьма напоминала Ольденбург Ясперса – город серых дождей и запотевших окон.
Грин был эсером, он хотел удержать деревню от обуржуазивания – и с горечью видел, что попытка не удается. Патриархальность и истовость – те самые, которые так ценил в дедовском хозяйстве Ясперс – уходили безвозвратно. Приходила мерзость пошлого всенародного прагматизма.
В «Алых парусах» есть собиратель песен, легенд и сказок Эгль – он показался Ассоль самым главным волшебником на свете. Этот Эгль так описал Ассоль деревню Каперну, откуда она была родом, где жила, но чувствовала себя на чужбине:
« Я был в той деревне, откуда ты… У вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом…»
Портрет пошлых, ненавистных капернцев дополняется у Грина описанием их любви:
«Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева»
Представляется, что родной и такой чужой город Ольденбург казался К.Ясперсу таким же. А кто же был противопоставлен у А.С. Грина буржуазно-торгашеской Каперне? Ремесленники и аристократы, которых так любил К.Ясперс. Правда, они отступали под напором буржуа. Благородного Грэя мещане вытеснили в море. Ему пришлось стать капитаном, потому что рожденные ползать, но шустрые буржуа не оставили ему места на земле. Отец Ассоль, ремесленник Лонгрен, делал игрушки, напоминавшие о прекрасном романтическом прошлом, и разорился под напором машинной индустрии, массами производящей игрушки про отвратительное настоящее- «складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой… Выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые”.
(Ясперс тоже ненавидел школу, но об этом позже).
Аристократ Грэй, будущий капитан судна с алыми парусами, родился и вырос в фамильном замке, где на чердаке «он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожу».
Он, Грэй, был точно таким же, как отец философа Ясперса – аристократом среди бизнесменов. Что поделаешь! Ведь в буржуазные времена аристократу без бизнеса не выжить, но бизнес этот аристократ может вести только по рыцарским правилам.
Корабль Грэя был торговым судном. Но этот корабль возил только нездешние грузы не от пошлого мира сего – например, пряности, а капитан его презирал все законы экономики и не стремился к прибыли, говоря:
«Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру» .
Александр Грин и Карл Ясперс мыслили одинаково: они верили, что пошлость рыночных отношений, плебейство правового государства и демократии еще можно будет однажды преодолеть, наполнив духовными, подлинно человеческими отношениями. Эти отношения, конечно, не будут возвратом к реальному феодализму. Они станут реальным воплощением высокого романтизма, при котором человек будет иметь дело не с какими-то юридическими и физическими лицами, не с какими-то репрезентантами общественных групп и слоев, которые так любят политологи и социологи, а с людьми во всей их уникальности и неповторимости.
«Осевое время», пущенное в оборот Ясперсом – удивительное явление мировой истории. Это – период относительно синхронного возникновения, в ряду древних культур, движений и учений, явившихся революционными и оказавших длительное и глубокое влияние на последующие века. Такими были пророческое движение в Израиле и Иудее, возникновение философии, науки и ряда литературных жанров в Греции, зороастризма в Иране, буддизма, джайнизма и философии упанишад в Индии, конфуцианства и даосизма в Китае. Все это происходило в I тысячелетии до н. э., преимущественно с VI по III в. Немецкий философ Карл Ясперс в своей книге «Происхождение и цель истории», опубликованной в 1949 г., усмотрел в этих духовных движениях и переменах ось истории, а время этих перемен он назвал осевым. Выражение «осевое время», пущенное в оборот Ясперсом, получило широкое распространение, и хотя само явление привлекло внимание еще в середине XIX столетия, его яркая трактовка Ясперсом послужила отправным пунктом для всех последующих дискуссий. Ряд выдержек из русского перевода книги Карла Ясперса. Например: «В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда; в философии — в Индии, как и в Китае, — были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки — Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции — это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, время трагиков, Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга». (С. 32-33). И еще: «Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума отважился на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней структуре своего учения». (С.34). «В осевое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью». (С.34-35). «Тем, что свершилось тогда, что было создано и продумано в то время, человечество живет вплоть до сего дня». (С.38). «Возврат к этому началу – постоянно повторяющееся явление в Китае, Индии и на Западе». (С.38). И вот теперь Ясперс переходит к попытке объяснить это удивительное явление. «Самое простое объяснение явлений осевого времени может быть как будто дано в конечном итоге посредством сведения их к общим социальным условиям, благоприятным для духовного творчества: множество мелких государств и маленьких городов, время политической раздробленности и повсеместной борьбы; тяготы, вызванные войнами и переворотами, при одновременном процветании, поскольку нигде не было полного, радикального разрушения; сомнение в существующих устоях. Все эти социологические соображения очень значимы и способны служить основой методологического исследования, однако в конечном счете они лишь проливают свет на фактические данные, но не дают объяснения их причин, ибо все эти факты сами являются составной частью духовного феномена осевого времени. !!!Это условия, которые совсем не обязательно должны вести к рассматриваемому нами творческому расцвету. Они сами должны быть подвергнуты исследованию, задача которого состоит в том, чтобы объяснить, почему они связаны с этим расцветом». Ясперс резюмирует: «Никто не может полностью понять, что здесь произошло, как возникла ось мировой истории!» (С.47-48). У Ясперса мы найдем и много других характеристик осевого времени – как ярких, так и несколько туманных. Оставим их в стороне. Нас сегодня будет преимущественно интересовать загадка сходства и относительной синхронности идейных движений осевого времени. Здесь Ясперс предлагает нам ряд интересных соображений и вместе с тем признает их принципиальную недостаточность. Посмотрим, какие еще объяснения предлагались этому удивительному явлению. Арнольд Тойнби обратил внимание на то, что и высшие формы религии, и философия не возникли в древнейших цивилизациях – цивилизациях первого поколения, речь идет о шумерской цивилизации, о египетской, о цивилизации в долине Инда, о цивилизации бронзового века в Китае. Он обратил внимание, что высшие формы религии возникали лишь в цивилизациях второго поколения, приходящих на смену цивилизациям поколения первого. Отталкиваясь от этого наблюдения, Эндрю Роберт Берн попытался объяснить феномен осевого времени как эффект становления цивилизаций железного века на месте распада цивилизаций бронзового века. Ломка племенного уклада (детрибализация), отмечает Берн, является необходимой предпосылкой для того, чтобы люди почувствовали потребность и склонность мыслить независимо и универсально; и такая ломка происходит уже в городах цивилизаций бронзового века. С другой стороны, в период упадка и разрушения этих цивилизаций люди разочаровываются выдвинутыми этими цивилизациями представлениях, и, прежде всего, представлениями о богах, когда боги изображаются подобными людским царям, царицам и их окружению, и, благодаря этому разочарованию, расчищается место для новых идей. То, что один и тот же социальный процесс везде, где были ранние цивилизации, занял приблизительно одно и то же время, удивительно, допускает Берн, но не так уж в конце концов неожиданно. 1 Кое в чем с Берном нельзя не согласиться. Действительно, появление Гераклита или Второисайи, философии упанишад или даосизма в племенном мире кажется немыслимым. Наступившее в конце концов разочарование в богах, представляемых наподобие царей и цариц, — исторический факт. Здесь Берн, конечно, тоже прав, однако постулируемый им механизм идейных изменений вызывает сомнения. Дело в том, что мы знаем, что микенские греки приносили жертвы в основном тем же богам, что и в последующую эпоху. Если в этих богах спустя несколько сот лет после гибели Микенской цивилизации разочаровались, то не потому, что цитадели и дворцы микенских центров были разрушены. Не вполне ясна, далее, связь цивилизаций Израиля и Ирана с цивилизациями бронзового века. Можно отметить, с другой стороны, что Лидийское царство, сложившееся в культурном ареале цивилизаций бронзового века, оказалась к феноменам осевого времени непричастным. В Индии классическая индийская цивилизации складывается в долине Ганга, тогда как предшествующая ей цивилизация бронзового века находилась в долине Инда, и если не возлагать на ариев, вторгшихся в Индию, ответственность за гибель цивилизации в долине Инда, то выйдет, что историческая связь между двумя индийскими цивилизациями минимальна. Только применительно к Греции и Китаю можно с уверенностью говорить о становлении цивилизации железного века на месте крушения цивилизации бронзового века. Само по себе это интересно, однако синхронность осевого времени в Греции и Китае окажется все 1 Andrew Robert Burn, The Lyric Age of Greece (London 1978) 3-5; Idem, “The comparative study of civilizations: Toynbee’s “Study of history”, History, N.S. 41 (1956) 1-15, esp. 8-10. же более удивительной, нежели «не такой уж неожиданной», если принять в рассуждение, во-первых, существенные природные различия между основными местами расселения греков и Китаем, а во-вторых, такое существенно различие, уже исторического плана, как близость Греции к древнейшим цивилизациям и удаленность от них Китая. Еще один замечательный историк — Ганс Грэве — остановился на осевом времени, в рамках своей общей теории, посвященной объяснению культурных расцветов. Грэве подчеркивает относительную синхронность вторжений на территорию Греции, Ирана, Индии и Китая: все это происходило в конце II тысячелетия до н. э. При относительно синхронном старте новых цивилизаций в Китае, Индии, Персии и Греции не таким удивительным, заключает Грэве, выглядит и относительно синхронное появление Будды, Конфуция, Зороастра и Гераклита. 2 Решение — остроумно, но остаются сомнения по причинам, только что указанным: географические и политические различия условий развития цивилизаций греков, иранцев, индийцев и китайцев не предполагают синхронности ритмов. По крайней мере, такой четко выраженной синхронности. Кроме того, время вторжения ариев в Индию в действительности неизвестно, да и о том, что происходило в Иране ранее VIII в. до н. э. мы имеем самые смутные представления. Важнее, впрочем, другое. Можно допустить, что развертывание цивилизации подчиняется некоему внутреннему ритму: должно пройти несколько веков от завоевания страны воинственными переселенцами до появления в ней утонченной культуры. Однако решение, предложенное Грэве, совершенно не объясняет содержательное сходство духовных явлений в Греции, Индии и Китае. Наконец, неоднократно высказывалось суждение, по которому относительную синхронность обсуждаемых явлений следует связывать с относительной синхронностью распространения металлургии железа на огромном протяжении от Греции до Китая. По формулировке Александра Иосифовича Зайцева, в его книге о культурном перевороте в Древней Греции, — «диффузия железа, переход к железному веку и был важнейшей необходимой, хотя и не достаточной, предпосылкой социальных потрясений, породивших, в свою очередь, новые идейные течений середины I тысячелетия до н.э.». 3 Идея эта не лишена привлекательности. Ее значение, однако, умаляется уже тем, что она выступает не столько объяснением осевого времени, сколько одним из проектов 2 Hans Graeve. Gesellschaft und Kreativitat: Entstehung, Aufbau und Gestalt von Kulturbluten (Munchen; Wien 1977) 279-282. 3 А. И. Зайцев. Культурный переворот в Древней Греции. 2-е изд. (СПб. 2001) С. 52. Сходную мысль, впрочем, еще больше ограничивая ее значение, высказывает Б. Шварц. подобного объяснения. Ведь надо прежде всего выстроить достоверную хронологию распространения металлургии железа на восток, что на сегодняшний день едва ли возможно. Далее надо будет объяснить, почему диффузия железа не принесла плодов, аналогичных феноменам осевого времени, в Месопотамии и Египте, с одной стороны, и среди кельтов или германцев — с другой. Кроме того, потребуется установить, какие именно социальные потрясения вызывает распространение железных изделий и как эти потрясения обуславливают не вообще перемены в духовной области, но именно явления, характерные для осевого времени. Показательно, во всяком случае, что Зайцев, рассматривая исследуемый им культурный переворот в Древней Греции как одну из манифестаций общих перемен середины I тысячелетия до н. э., в своем объяснении того, что произошло в греческом мире, отводит железу весьма скромную роль. Итак, что мы должны заключить о предложенных объяснениях феномена осевого времени? С одной стороны, будет справедливым признать, что было высказано не мало соображений, выглядящих перспективными. С другой стороны, едва ли возможно отрицать, что загадка остается пока неразгаданной. Впрочем, одно возможное объяснение содержательного сходства и близости по времени идейных движений I тысячелетия до н. э., казалось бы, лежит под рукой — это диффузия или, говоря проще, распространение идей, влияние одной культуры на другую или другие. Интересно, что практически все, писавшие об осевом времени, категорически отвергают такую возможность. Между тем, это странно. Ведь и греки, и евреи, и индийцы были подданными персидских царей, и, несомненно, некоторые из них вступали в общение друг с другом, например, в Вавилоне. Верно, что между Китаем и остальной частью тогдашнего цивилизованного мира не было регулярных сообщений до конца II в. до н. э., но это не исключает возможности спорадических контактов; более того, многое указывает на то, что такие контакты были. Поэтому априори в диффузии идей в обсуждаемую эпоху нет ничего невозможного, хотя, конечно, путешествие идеи с берегов Эгейского моря до Китая — или в обратном направлении — выглядит удивительным. Я и не говорю, что здесь нечему удивляться, я лишь предлагаю рассмотреть такую возможность. Предвижу скептическое отношение к этой затее многих из вас: разве можно, недоумеваете вы, объяснить внешним влиянием существенные стороны той или иной культуры? Мне кажется, что на этот вопрос нет простого и однозначного ответа. Посмотрите на историю распространения мировых религий. Или посмотрите на великую русскую литературу XIX века: с одной стороны, она предстает ярко национальной, с другой — все основные жанры ее, как и важнейшие социальные принципы литературного творчества пришли в готовом виде из Европы. Я, безусловно, согласен с тем, что диффузия идей не может дать достаточного объяснения феномену осевого времени, но я попытаюсь убедить вас в том, что и пренебрегать ей как способом объяснения ни в коем случае не следует. Прежде всего, я попытаюсь доказать, что идеи в древности во всяком случае путешествовали. Посмотрим, удастся ли мне вас убедить. Итак, мой первый пример. Всякий из вас, кому доводилось когда-либо слышать астрологический прогноз, обращал внимание на выражение типа «солнце находится в таком-то знаке зодиака». Догадываюсь, что вас при этом интересовала не астрономическая сущность такого утверждения, а то, что можно ожидать, скажем, от завтрашнего дня. Не знаю, как часто сбывались ваши ожидания — я-то астрологическим прогнозам не верю. Но как бы не относиться к астрологии, это не отменяет того факта, что в своей описательной части астрология ничем не отличается от астрономической науки. А теперь забудем про школьные годы и посмотрим на мир глазами здравомыслящего, но необученного наблюдателя первого тысячелетия до нашей эры. Каким образом, спросит он, вы можете знать, что солнце находится в таком, а не ином созвездии: ведь когда солнце озаряет все своим светом, звезды не видны, а когда вечером они появляются на небе, тогда, наоборот, солнце прячется от наших глаз? Не будем сейчас вдаваться в подробности, но полагаю, вы согласитесь с тем, что проследить годовую траекторию солнца относительно звезд, задача чрезвычайно трудная. Мало того, нелегко понять, зачем кому-то вообще понадобилось решать такую задачу. Между тем выясняется, что в первом тысячелетии до нашей эры люди, способные определить, в каком созвездии в данную ночь или даже в данный час находится солнце, имелись и в Греции, и в Вавилонии, и в Индии и Китае. Впервые, насколько источники позволяют судить, путь солнца относительно звезд был прослежен в Месопотамии — в 7 в. до н.э. или несколько раньше. Спустя какое-то время это умение становится достоянием Индии, Греции и Китая. Неужели, спрашиваю я, на протяжении нескольких сот лет — ничтожно малое время на фоне сотен прошедших поколений — это было независимо изобретено четыре раза? Далее — и в Греции, и в Вавилонии, и в Китае, когда речь заходит о наиболее примечательных небесных телах, говорят о звездах, солнце, луне и пяти планетах. Конечно, не приходится удивляться тому, что древним остались неизвестны Уран, Нептун и Плутон. А вот что достаточно удивительно — это осознание во всех перечисленных культурах того совершенно неочевидного факта, что утренняя звезда и вечерняя звезда — это одна и та же Венера. Хронологический приоритет здесь опять за Вавилонией, и опять не видно сильных доводов в пользу многократно повторявшегося независимого открытия. Впрочем, я готов уступить — условно уступить. То, что утренняя и вечерняя звезда — одна планета, это факт. Описание движения солнца относительно звезд также принадлежит не миру фантазии, а строится на соответствии наблюдаемых явлений с действительностью. И если в одной культуре нашлись люди, способные постичь объективные факты, почему они не могли найтись в другой? Показательней в этом смысле должно быть сходство представлений, которые не могли быть выводом из данных опыта. Обратимся к примеру такого рода. На щите Ахилла, как он описывается в «Илиаде», мир представлен окаймленным по кругу океаном. Глиняная табличка, найденная в Месопотамии, сохранила древнейшую известную нам карту мира, начертанную то ли немного раньше, то ли немного позже «Илиады». И на этой карте мир окаймлен океаном. Выясняется, далее, что соответствующее представление было знакомо и древним индийцам, а в китайских текстах последних веков до рождества Христова типичным обозначением Китая является выражение «страна посреди четырех морей». Мы-то с вами знаем, что Старый Свет со всех сторон омывается водой, но в древности этого никто не мог знать. Таким образом, мы имеем дело с умозрительной конструкцией, лишь отчасти опирающейся на данные опыта. Не является эта конструкция и универсалией человеческого воображения. В Египте, например, она не засвидетельствована. Что же, мы должны думать, что в течение нескольких веков эта конструкция независимо изобреталась четыре или хотя бы два раза? Думаю, что на сей раз, вы уступите мне и согласитесь признать, что каким-то образом эта идея распространилась на огромном протяжении от Греции до Китая. И чтобы вы сделали подобную уступку без колебаний, сообщу вам, что и в Греции, и в !!!Индии, и в Китае некоторые люди утверждали не только то, что известная нам суша — остров, но и что таких островов много. Но вы спрашиваете, какое отношение такого рода курьезные идеи могут иметь к эпохальным духовным достижениям осевого времени? Согласен — сугубо второстепенное. Я всего лишь хотел показать, что мы можем быть уверены в том, что идеи в древности путешествовали на огромные расстояния. А вот теперь я попробую доказать, что путешествовали, в том числе и идеи, отражающие существенные стороны мировосприятия. Ведь я полагаю, никто из вас не станет отрицать, что идеи относительно того, как этот мир возник и какая ему уготована судьба, принадлежат к числу мировоззренчески значимых. !!!Космогонические тексты, дошедшие от разных культур, с поразительным сходством описывают изначальное состояние, предшествующее формированию мира. Все было бесформенным, говорят нам, и неразличимым. «Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою» — читаем мы в Книге Бытия. А вот отрывок из одного из гимнов «Ригведы»: «Не было признака дня или ночи. Нечто одно дышало, воздух не колебля, по своему закону, И не было ничего другого, кроме него. Мрак был вначале сокрыт мраком. Все это было неразличимой пучиною» А вот цитата из греческого философа Анаксагора: «Все вещи были вперемешку … И пока все было вперемешку, ничто не было различимым». «Вначале небо и земля были неразличимы» — пишет один греческий историк, следуя авторитетной философской традиции. А вот китайский пример: «Давным-давно, когда еще не было ни земли, ни неба…все было бесформенным, темным, неразличимым» — это уже из Хуайнаньцзы. А понимаю, что на слух трудно сопоставить сразу несколько текстов, но, возможно, вы обратили внимание и на особую перекличку между Книгой Бытия и космогоническим гимном «Ригведы»: словам «Дух Божий носился над водою» вторят слова «нечто одно дышало … и не было ничего другого, кроме него». И я думаю, вы догадываетесь, что за столь привычным словом, как «дух», стоит идея потока воздуха — будь то в виде ветра или в виде дыхания. В Книге Бытия Дух Божий в качестве творца, можно сказать, подменяется непосредственно Богом, который последовательно создает и день, и ночь, и все прочее. В гимне «Ригведы» достаточно отчетлив намек на то, что «нечто дышащее» играет важную роль в космогоническом процессе, однако подробности неясны, и в гимне как раз подчеркивается трудноразрешимость такого рода вопросов. Как бы то ни было, с важной ролью дыхания в космогоническом процессе, с космическим дыханием, мы сталкиваемся не только в Ветхом Завете, не только в «Ригведе», но и опять-таки в Греции и Китае. По словам Аристотеля, пифагорейцы утверждали, что космос как бы вдыхает из бесконечного пустоту, которая разграничивает природные сущности. На основании краткого сообщения Аристотеля, кажется, можно предположить, что, по мысли пифагорейцев, проникновение в космос пустоты оформило изначально бесформенную смесь; — но удовлетворимся констатацией того, что космическому дыханию отведена какая-то важная роль. В «Дао дэ цзин» упоминается дыхание космоса — впрочем, кратко и вне связи с космогонией. Зато в наиболее развернутом космогоническом пассаже в книге Хуайнаньцзы мы читаем, что пустота породила космос, а космос породил дыхание. Отмечу также, что и в Греции, и в Китае (если речь идет о сходстве именно этих двух культур), мы регулярно встречаем сходное — если не сказать одно и то же — представление об основном принципе оформления изначальной бесформенности: легкие вещества устремляются вверх и образуют небесные тела, тогда как тяжелые оседают, сплачиваются и образуют землю (распространенный у греков вариант той же схемы: под действием вихреобразного вращения тяжелые вещества сплачиваются в центре космоса, в шарообразном космосе — у греков важную роль играет центр, который греки просто объявляют низом этого шарообразного космоса). Несколько слов о распределении цитированных мною текстов во времени. Книгу Бытия датируют V в. до н. э. Многие гимны «Ригведы» были созданы, несомненно, ранее этого времени. Но «Ригведа» — многослойный памятник, и исследователи, насколько я знаю, соглашаются, что цитированный мной гимн принадлежит к числу поздних. Что это значит в абсолютном исчислении — надежно установить невозможно. Аристотель, скорее всего, говорит о ранних пифагорейцах, и их мы должны поместить в конец VI в. до н. э. Книга «Хуайнаньцзы» была написана в 139 г. до н. э. или близко к этому времени. Вырисовывается, таким образом, хронологический приоритет либо греков, либо индийцев; при желании можно искать более ранний общий источник — в Месопотамии или, скажем, в Египте. Меня сейчас интересует другое — сам факт наличия общих космогонических представлений в разных культурах. Я склоняюсь к тому, что в данном случае мы имеем дело с диффузией идей, а не с многократным независимым изобретением. Теперь же я укажу на воззрение столь специфичное, что его многократное изобретение на относительно коротком временном протяжении мне представляется маловероятным. Я имею в виду представление о том, что в соответствии с определенным астрономическим циклом, через определенное количество лет на мир обрушивается катастрофа, в результате которой, по одному варианту, гибнет данное поколение людей, по другому — все вообще разрушается. Причем вслед за катастрофой происходит возникновение — человеческого рода или всего вообще мира. Это представление было весьма распространенным среди греков — вспомните, например, что Платон говорит в «Тимее»; это представление популяризировал Берос, уроженец Вавилона; мы встречаем его и в Индии, и в Китае, и, если верить одному сообщению Плутарха, у этрусков. Мы можем констатировать общность сразу нескольких увязанных в одно целое утверждений — во-первых, о будущей гибели мира и/или людей; во-вторых, о последующем новом возникновении; в-третьих, о том, что такое уже неоднократно случалось; в-четвертых, о том, что такое происходит через определенное — как правило, точно указанное — количество лет; в-пятых, о том, что наступление катастроф обуславливается движением небесных тел — как правило, определенным расположением планет. Конечно, весь этот комплекс представлений опирается на опыт чередования времен года, и характерно, что греки для обозначения его использовали выражение «великий год». Но, согласитесь, все же требуется особое усилие воображения, чтобы на основе смены сезонов выстроить картину периодической гибели и возрождения мира, обусловленных, при этом, движением не только Солнца, но и пяти планет. Обращу ваше внимание на этот последний пункт: Солнце, понятно влияет на все (это ясно — Солнце жжет, греет, кода его нет, наоборот — холодно), что могло навести на мысль о какой-то роли пяти планет? Неужели это изобреталось много раз независимо? Кроме того, следует подчеркнуть достаточно специфическую (для древности, во всяком случае) предпосылку всего этого комплекса представлений о Великом годе, я имею в виду отсутствие или, по крайней мере, сугубо второстепенное значение в этом мире богов. В Индии и Китае учение о Великом годе появляется в относительно поздних текстах. Роль Бероса в распространении этой идеи побудила многих ученых думать о ее вавилонском происхождении. Но эта гипотеза не подтверждается клинописными текстами, и мы должны вспомнить, что Берос — эмигрант, поселившийся среди греков и писавший для греков. Среди греков же обсуждаемая нами идея сложилась лет за двести до Бероса, около 500 г. до н. э. Самое раннее определение величины Великого года — 10.800 лет — засвидетельствовано для Гераклита. При этом можно показать, что возникновение идеи Великого года является достаточно закономерным для ранней греческой философии. Картина вселенной, с одной стороны, вечной, с другой — в том виде, в каком мы знаем ее — то возникающей, то прекращающей существование, является логичным выводом из философии, согласно которой все вещи мира и берут начало из одного какого-то источника, и возвращаются к этому источнику. В основе этой философии лежал постулат «ничто не возникает из ничего», следование которому потребовало признать общность происхождения и в известном смысле единство для всех вещей мира. Этой философии нелегко было, однако, ответить на вопрос о том, что же приводит в действие космогонический процесс, что запускает его? Одним из спасительных решений и выступило учение о Великом годе: мы можем не искать особой причины для начала космогонического процесса, ибо это всего лишь одно из проявлений регулярной жизни вселенной; мир проходит через эпохи становления и разрушения так же, как это происходит со сменой времен года. Таким образом, в случае с Великим годом и хронология, и общие соображения указывают на возникновение идеи в Греции и ее последующее распространение как на запад (в Этрурию), так и на восток (вплоть до Китая). И теперь я перехожу к тому утверждению, которое подготавливали все предыдущие рассуждения. Я полагаю, что содержательное сходство и относительная временная близость идейных революций осевого времени в Греции, Индии и Китае в значительной мере могут быть объяснены диффузией идей. Одним из наиболее ярких проявлений этих идейных революций о которых идет речь, было возникновение философии и в Греции, и в Индии, и в Китае. В Греции исторически первая философия — это философия досократиков. В Индии и Китае ситуация более запутана, и все же вряд ли кто-либо станет отрицать, что применительно к Индии мы должны прежде всего говорить о философии упанишад, а применительно к Китаю — о даосизме (поскольку раннее конфуцианство, пожалуй, ближе к тому, что мы назвали бы мудростью, а не философией). В каждой из этих философий имеется понятие, играющее особую роль. Это Архэ (Начало или Первоначало) у досократиков, особенно ранних; Брахман в упанишадах, Дао у даосов и, прежде всего в великой философской поэме «Дао дэ дзин». Есть ли что-нибудь общее, сближающее эти три понятия? Задав этот вопрос, я немедленно его переиначиваю. Я оставляю в стороне четыре элемента Эмпедокла и атомы Демокрита, чтобы ограничиться рассмотрением Архэ самых первых из греческих философов — милетцев, и спрашиваю теперь: а чем, собственно, отличаются друг от друга Архэ, Брахман и Дао? Ведь всеобъемлющее и вечное первоначало, из которого проистекает все остальное, — это общая характеристика Архэ милетцев, Брахмана и Дао. В случае с Фалесом и Анаксименом разница все же есть — это попытка связать первоначало с какой-то конкретной физической реальностью. Фалес выбирает воду, Анаксимен — воздух. Правда, воздух невидим, но если вы надуете кожаный мех и заткнете его пробкой, вы убедитесь в том, что воздух существует. Но в случае с Анаксимандром никакого существенного различия между Архэ, Брахманом и Дао не обнаруживается. Брахман и Дао так же беспредельны как Беспредельное Анаксимандра; Брахман, Дао и Беспредельное одинаково незримы, но, тем не менее реальны, неощутимы, но при этом являются основой и истоком всего сущего, всему сопричастны, не совпадая ни с чем по отдельности. Речь идет, можно сказать, об одной и той же концепции, и ее троекратное изобретение мне не кажется правдоподобным. Но ведь говоря об этой общей концепции, мы касаемся самого существа идейной революции осевого времени. Мы ведь говорим о новом восприятии реальности. Мир, управляемый капризными могущественными существами, меняется на мир, которым более никто не командует, который является эманацией всеобъемлющего и вечного начала и следует определенному порядку. Время, проведенное человечеством в услужении у богов, закончилось — больше никому не надо угождать. И разве мы ошибемся, если скажем, что в отличие от прежнего восприятия реальности (господствовавшего в Месопотамии и Египте), новое воззрение является адекватным той духовной свободе, которая и сделала идейные движения I тысячелетия до н. э. осевыми? В трансляции новой идеи нет ничего фантастического. Ее логической основой был уже упомянутый трудно сокрушимый постулат: «ничто не возникает из ничего». Никакая традиционная космогония с почтенными первопредками, которые в свою очередь должны были от кого-то родиться и так до бесконечности, не могла выстоять против нее. Любой человек, который бы стал бы развивать новую идею, быстро поставил бы в тупик носителя традиционных представлений. Конечно, необходима была психологическая готовность принять новое мировосприятие. Но для греческих «аристой» (наилучших) или индийских кшатриев, привыкших опираться на собственные силы, это было не очень трудно. (Принятие христианства германской, а затем скандинавской аристократией может, пожалуй, служить исторической параллелью.) В Китае эпохи Борющихся царств аристократии в греческом или индийском смысле не было, но зато здесь традиционные воззрения правящих и образованных классов менее всего оказывались в противоречии с новой картиной — ведь здесь не было пантеона богов наподобие индийского, вавилонского или греческого. Таким образом, кажется мне, мы вполне можем себе представить, с одной стороны, распространение фундаментальной идеи из одного центра, а с другой стороны — формирование на ее основе самостоятельных философских направлений. Действительно, мы видим, что из представления о всеобъемлющем бессмертном первоначале разные школы и разные культуры извлекают разные выводы. В философии упанишад центральной оказыватся идея сопричастности этому началу, устремленность к слиянию с ним. В «Дао дэ цзин» на переднем плане идея подражания Дао. Досократики же заняты преимущественно исследованием и интерпретацией того, как мир из первоначала произошел и как он в действительности устроен. Если базовая идея нового мировоззрения распространялась, как я предполагаю, из одного центра, то где на карте мы должны поместить этот центр? Ответ, который мне представляется наиболее вероятным, — на восточном берегу Эгейского моря, там, где находился древний Милет. То, как здесь сложилось новое мировоззрение, мы можем объяснить не прибегая к гипотезе о восприятии его стержневой идеи извне. Думаю, что выстроить аналогичное объяснение для Китая и Индии будет делом нелегким. Кроме того, за полвека, прошедшие со времени выхода в свет книги Ясперса «Происхождение и цель истории», изменились некоторые представления хронологического плана. Мало кто верит сегодня в то, что «Дао дэ цзин» — произведение Лао-цзы, старшего современника Конфуция. Считают, что эта философская поэма появилась в IV или даже III в. до н. э. Сходные тенденции имеются в интерпретации культурной истории древней Индии. Никто, во всяком случае, не может доказать, что важнейшие упанишады были созданы раньше времени Фалеса и Анаксимандра, то есть первой половины и середины VI в. до н. э. Разумеется, все это требует обстоятельного рассмотрения, и общая картина может оказаться более сложной. Но довольно сложностей на сегодня! Я высказал много непривычных идей и с нетерпением жду вашей реакции на них.
Дмитрий Панченко